В 68 лет я села на мотоцикл и уехала от прошлого. Спасибо, рак…
Вчера сожгла паспорт. Бросила его в костёр из сухих веток, где раньше жарили зефирки с внуками. Горит хорошо, эта красная книжечка — пламя лизало фотографию, будто хотело стереть морщины. А я сидела рядом, в косухе, купленной на распродаже в «Спортмастере», и жевала бутерброд с колбасой, которую ненавижу. Последний раз ела её в больнице, когда после третьего курса химии меня вырвало на белый халат онколога.
Муж умер ровно год назад. Рак забрал его за четыре месяца — быстрее, чем я успела пришить пуговицу к его любимой рубашке. А потом пришёл за мной. «Метастазы», — сказали врачи, и это слово звучало как приговор. Но я выжила. Выжила, чтобы сидеть в пустой квартире, где каждое утро автоматически ставила два стакана кофе. Один — себе, другой — пыли на его тумбочке.
Мотоцикл купила на деньги с продажи обручальных колец. «Хонда», 1998 года, ржавая, как мои суставы. Продавец спросил: «Бабка, ты в курсе, что это не инвалидная коляска?» Я плюнула на асфальт у его ног — впервые за 50 лет приличий.
Сейчас еду по трассе М4. Ветер бьёт в лицо, выдувая из волос запах больничного антисептика. За спиной рюкзак с тремя вещами: фотография мужа на Кавказе, где он смеётся с виноградной гроздью в зубах, баночка моих таблеток и пистолет с травматическими патронами — подарок сына, который кричал, что я сошла с ума.
Остановилась у придорожного кафе. Дальнобойщик в заляпанной куртке купил мне кофе. «Бабушка, вы хоть права-то имеете?» — спросил он, разглядывая мой шлем с наклейкой «Я ♥ Сочи». Я достала из кармана водительское удостоверение, выданное в 1976-м. Он рассмеялся: «Да вы, мать, круче «Безумного Макса»!» А я расплакалась в его плечо, пахнущее соляркой и чесноком. Плакала, пока не закончился «Рамазан» по радио.
Ночую в палатке у реки. Звёзды здесь крупные, как капли химиотерапии в капельнице. Завтра поеду дальше — может, в Крым, а может, просто туда, где дорога кончится. Иногда кажется, что рак оставил во мне не только шрамы, но и дыру, в которую теперь врывается ветер. Он выдувает страх. Выдувает «надо» и «должна». Остаётся только эта дрожь в коленях, когда рев мотора заглушает тишину.
Спасибо тебе, болезнь. Ты отобрала всё, кроме страха потерять. Теперь мне нечего терять. Только дорога, да эти дурацкие ботинки на размер больше, в которых натираю пятки. Но я смеюсь, когда они скрипят. Смеюсь громко, как в 15 лет, когда мы с подружками убегали ночью купаться в запретный пруд.
Если увидите на трассе седую женщину на ржавой «Хонде» — не сигоньте. Я не спешу. Я, наконец, живу.